Мичман Калашников

- Родился я в 1920 году в Донбассе. Русский. Православный. Семь лет состоял в комсомоле. До войны, в 1933 году, окончил школу. Семь классов. Тогда у многих было такое образование. Поступил во Львове в техникум на эколога. Учился хорошо, но окончил техникум только после войны. А дело было так. Во время учебы каждые выходные мы ходили отдыхать в клуб. Общались, танцевали, знакомились. Вот на втором году учебы познакомился с шахтерами, работающими в Донбассе, молодыми парнями. О многом  с ними разговаривал, а когда речь зашла о работе, они предложили: «Сходи с нами в шахту, понравится — будешь работать. Не понравится или испугаешься, так посмотришь и пойдешь». Я, конечно, согласился — интересно же, да и не каждому такое предложат. Пришел на следующий день к шахте. Меня встретили и проводили до "колодца". Там сажают в железную клетку и спускают вниз. А вокруг шум, дым. Спустился я в маленький коридор, вышел и осматриваюсь. А рядом уже парень стоит, который меня в шахту приглашал. Улыбнулся: "Осторожно, — говорит, — а то голову отбить можно". Он нагнулся, чтоб головой потолок не задеть и пошел вперед, я за ним. Вышли мы в другой коридор, повыше да побольше. Шахтер выпрямился. А я так и иду, нагнувшись. Тут чувствую, что на спину мне мелкие камни падают. Думаю: "Все. Обвал". Резко сел и голову руками закрыл. Камни тут же падать перестали. Как только встал и быстрее дальше пошел — снова камни на меня. Только теперь больше размером, чем до этого. Я прямо падаю на землю и слышу, парень, который со мной идет, кричит: "Эй, Витя, хватит человека пугать!" Это, оказывается, у потолка окна в стенке, и шахтеры, скидывая из этих окон камни, так пугают тех, кто в этих шахтах первый раз. Вот я ходил целый день, все смотрел. К вечеру вышел под впечатлением. А мне на прощанье говорят: "Если не испугался, приходи завтра, с нами работать будешь". Иду домой, а сам думаю, что если завтра не приду, решат, что испугался. А я ведь парень молодой, сильный, стыдно мне будет, если трусом назовут. Я тогда и на следующий день пришел, и потом тоже. Так я из техникума вышел и шахтером стал.
По выходным в клуб ходить не перестал. Там у клуба ступеньки широкие, а на них всегда взрослые сидят, не ребята молодые, а мужчины лет по сорок-пятьдесят. Они всю молодежь знают, за всеми следят. Несколько лет проходит, мы взрослеем, многих в армию призывают. А мне все повестка не приходит. Да и из шахты почти никто в армию не ушел. Я как к клубу подойду, старшие начинают ворчать, мол, всех забрали, а тебя нет. И потом в тысяча девятьсот тридцать девятом году началась Финская война. Ну, тут все мы, комсомольцы, на пятиминутках перед спуском в шахту кричим: "Как так, почему нас не забирают?!". Я еще запомнил, что тогда морозы сильные были. Нам в ответ: "Стране нужно черное золото (это уголь), вы должны давать по две нормы". Вдруг в декабре месяце я получаю повестку в армию. Представьте себе, я ведь ее так ждал! Я этой повесткой всем под нос: "Во-во, меня тоже забирают на войну". Второго января сорокового года мы уже были в Ленинграде, в Кронштадте. Нас разбили по учебным взводам. И тренируют на лыжах ходить. У нас во взводе почти все хорошо ходили. И я умел ходить. У меня все значки были: "Готов к труду и обороне", "Ворошиловский стрелок" — комсомолец был передовой. А вот ребята некоторые не умели на лыжах ходить, они даже плакали. А старшины все серьезные такие, кричат на нас. И вот на лыжах идем, а потом лыжи бросаем в снег и рукопашная  — как надо драться. Они — старшины эти два, выйдут с первого и со второго взвода и показывают, как надо бороться и драться. А потом мы взвод на взвод давай драться. И вот мы целый месяц только и делали, что ходили на лыжах и учились рукопашному бою. 23 февраля (это день Красной армии) мы приняли присягу, и нам дали уже винтовки. А Финская война еще идет. И с винтовками мы стали учиться: как стрелять, как с ними драться, кого колоть, куда колоть. А 26 марта мы в Кронштадте услышали, что война закончилась. Тогда нас в учебный отряд отправили, три месяца в отряде — и по кораблям. Я служил на корабле, который потом такой знаменитый стал, на минном заградителе "Марти". Он первый получил гвардейское звание на Балтийском флоте. Командир наш, капитан первого ранга Мещерский — знаменитый офицер. Я был строевым рядовым матросом, в боцкоманде. И в сорок первом году, в июне месяце, мы готовились к большому морскому учению. А тогда ведь все служили по пять лет на корабле. И у меня был старшина, который пять лет служил. Он уже должен был демобилизоваться. И вдруг ночью боевая тревога, мы думаем — ага, это началось учение, а потом мы в отпуск — я по второму году служу, мне положен был отпуск. Всем так: два отпуска, по второму и по четвертому годам. Ну, выскочили мы все, за орудия. Орудия у нас сильные были, зенитные. Я расписан был на первом зенитном орудии заряжающим, со мной на этом орудии Салоп Иван был. На втором орудии Белов — старшина. А на третьем орудии по правому борту Галунов, мы его все Македонским называли, потому что он один раз в городе пьяный был и его патруль поймал. Спрашивают: "Как фамилия?!" Он отвечает: "Македонский!" Приводит патруль его на корабль: "Что, говорят, ваш Македонский пьянствует?" Мы долго смеялись. Он хороший вообще парень был. И тут поступает нам всем команда, чтоб мы из погреба боевые патроны достали, а не учебные. Погреба открыли, патроны достали, и давай их протирать. Все приготовили — и тишина. Смотрим: на мостике командир. Во время учений командир там не появлялся. А тут и командир ходит, и замполит, и старший помощник, и офицеры. Час прошел, два прошел, три. В шесть утра отправили нас на завтрак, а все шептаться стали, что война началась. Мы думали, что с финнами, т. к. наша эскадра стояла в Финляндии, полуостров Ханко. Там большая акватория была. Очень красивое место. На берегу у финнов был санаторий. Хорошие дома двухэтажные построены, украшенное все. И мы тут рядом в гавани стояли. Вдруг в двенадцать часов дня, обеденный перерыв тогда был, летит самолет. И от командира дивизиона поступает команда, что при входе самолета в зону обстрела открыть огонь. А самолет черный, двухмоторный, немецкий. Мы все тут же приготовились и ждем. Другие корабли, которые дальше стояли, уже начали по нему стрелять. Когда самолет до нашего корабля дошел, тогда и наша батарея открыла огонь. Семь зенитных орудий и два пулемета. А он как шел, так и идет. Вокруг него все разрывается, взрывы гигантские, а он не шевелится даже — плавно так идет. И дальше мимо нас в Финляндию пошел. Там уже лес, и он черный такой над лесом, и дым черный. Но это он, наверно, форсаж включил. Только мы сели обедать, как с финских островов, которые там близко были, дальнобойные орудия стали стрелять по гавани. Это, оказывается, с самолёта все сфотографировали, кто где стоит, откуда мы стреляем, где наши орудия. У нас еще и на берегу целый дальнобойный гарнизон был. Мы ведь полуостров этот у финнов в аренду взяли на десять лет, поэтому и смогли свой гарнизон тут поставить. Мы тут же подняли якорь. От командира поступила команда маневрировать — ни один снаряд в нас не попал. После этого два месяца спокойно прошло, ничего такого важного не было. Вдруг решило наше командование создать десантный отряд и с этих островов выгнать финнов и забрать орудия свои, оставленные на берегу, и финские, чтоб они по нам не стреляли. А ещё лето, тепло. Поэтому объявили большой сбор не в кубриках, а на верхней палубе. Мы все на ней собрались, и комиссар начал выступать: "Да что такое?! Мы сейчас этих немцев в пух и прах! Покажем им!" В общем, такую речь пламенную сказал. Ещё и другие выступали офицеры и старшины некоторые. И в конце объявляет комиссар, что создается добровольный десантный отряд. Спрашивает, кто желает записаться. Я сидел рядом со своим старшиной Шаповаловым. Крепкий парень был. Смотрю, он руку поднимает и записывается. И другие старшины тоже руки подняли записываться. Ну, я тоже руку поднял. И записалось нас с корабля человек пятнадцать. Мы спустились вниз. Командование нам одежду и снаряжение выдало: сапоги высокие, бушлаты, винтовки трехлинейки. Еще дали пулемет "максим" — сильное оружие. Я, кстати, пулеметчиком был. Вторым номером.  Вечером катер подошел. Мы на катер и в порт. Прибыли, а там уже стоят машины грузовые, на них доски лежат. А тут еще катера с других кораблей подходят с матросами. Посадили нас на эти машины и повезли в лес. Тишина в лесу, жутко. Приехали туда, где наша стоянка в лесу была. На стоянке отдыхали те, кто первую вылазку на финнов делал. Раненые все. Я перепугался, думаю, что все — конец нам. Стали ужином нас кормить, а я ем и вкуса еды не ощущаю — перепугался сильно. Потом снова сбор, выступает командир этого отряда. Речь сказал, что балтийских моряков никто никогда не бил, что на этом месте Петр Первый шведов разбил. Я эту речь хорошо помню, больше всего запомнил, как он в конце громко так говорил: "Паникеров и трусов расстреливать на месте!" И пошли наши десантные отряды на финнов. В общем, мы взяли шесть островов. Но не Ханко, там еще война была. Там ведь у финнов дальнобойные орудия стояли, и нас послали туда взять языка. Я был крепкий парень, здоровый, сильный, и вот пять человек туда отправили. Мы в три часа ночи на катере к острову подошли, отшвартовались и пошли. Наши самолеты ведь тоже летали и все фотографировали, поэтому у нас была карта, и мы знали, где их орудия находятся. Темно было, и дождь моросил. И вот подходим мы втроем: я, мой старшина и мой товарищ Дорохов. Я первый шел. Вытащил нож из ножен и в зубы взял. Подкрадываемся к их базе, а орудия накрыты. Вокруг одного медленно ходит охранник. Так я смотрю, он только что мимо меня прошел и жду, когда снова подойдет. А сзади старшина и Дорохов не понимают, почему я так долго не выхожу из укрытия. Они-то охранника не видят. Поэтому стали меня толкать в ноги. Но я ведь сказать ничего не могу — нельзя. Вот и лежал, ждал. И как только охранник напротив меня оказался, он обернулся, я тогда резко выскакиваю, правой рукой хватаю его за горло, а левой рукой закрываю рот. Тут эти двое подскакивают, они кляп, который мы заранее приготовили, ему в рот засунули. Быстро схватили его, в мешковину замотали и  понесли на катер. Там давай разворачивать, а он мертвый. У него разрыв сердца, так он испугался. Молодой еще был. Командир на нас давай ругаться, таким матом говорил, что даже совестно стало. Мы ведь план сорвали. Уже светать начало, и мы бегом к базе за вторым. Тридцать метров не добежали, видим: стоит в белой рубахе, в начищенных сапогах, потягивается офицер. И мы на него втроем с винтовками выскакиваем. Он нас как только заметил, так и остался стоять, руки вверх. Мы ему говорим: иди сюда. А он не понимает. Тогда наш старшина сказал то же по-немецки, и офицер спокойно так к нам пришел.
И тут я заметил, что у меня весь бушлат в крови и на руках кровь. Смотрю, а у меня средний палец на левой руке откушен. Только кость, как карандаш, посередине. Меня забинтовали на корабле, а я удивляюсь, как это я никакой боли не чувствую. А палец не заживает, через неделю боль появилась да рука распухла. Я уже не могу ни спать, ни что-либо делать. Тогда после обеда меня на катер посадили и на Ханко, сначала в гавань, а потом в город повезли. Часов в пять или шесть мы со старшиной и матросом в приемном покое уже были. Сестра вызвала доктора, разбинтовала руку, помазала чем-то, почистила, укол сделала. Тут уже и доктор приходит. На руку быстро взглянул и говорит: сестра, завтра ампутация. А я ведь даже слова такого не знал. Решил, что это что-то вроде того, как лошадей путают, когда они пасутся, чтоб не бегали.  Вот на ночь меня в палату отправили. А здания на Ханко очень хорошие были, санатории финские, которые теперь мы как больницы использовали. А ночью немцы на нас налет устроили. Весь город бомбить стали. И одна бомба попала в наш корпус. Загорелось все. Мы убегали, а некоторые еще и других выносили. Мы с соседом по палате тоже выбежали быстро. А куда дальше идти, не знаем. Решили в воинскую часть пойти.
Продолжение в №18

Идем мы по дороге, а тут машина останавливается. Спрашивают, кто мы и куда идем. Я руку забинтованную показал. Рассказали мы всё, что произошло, и нас в машину посадили. Меня в одну батарею завезли, а парня в другую.
И вот мы в той батарее тоже стреляли по немецким самолетам и катерам, которые подходили. А потом осенью дали команду эвакуировать гарнизон Ханко.  Там 50000 военных было. И начали мы эвакуацию. Эскадра, когда уходила, всех забирала — рядовых и матросов, все оборудование, что взять могли. А нас выделили 12 человек и оставили уничтожать все эти склады, все имущество, которые не могли взять с собой. Чтоб ни финнам, ни немцам ничего не досталось. И мы подрывали и сжигали все эти склады до декабря. В одну из ночей мы на эстонской яхте с якоря снялись и пошли. А было все заминировано в фарватере — немцы постарались — и мины были особые, магнитные. Много кораблей из нашей эскадры на них подорвалось, когда остров эвакуировали. И ребят там утонуло много. А у нас-то корпус деревянный и магниты никакие не сработали. Поэтому мы спокойно через все магнитное поле прошли по фарватеру и до эскадры дошли. А уже рассвело, туман рассеялся, и матросы с эскадры нас увидели, все на верхние палубы прибежали и кричат: "О! Как это вы?! Откуда вы?!" Удивились, что мы с Ханко пришли. Потом мы якорь бросили, а он до дна не достает. И несет нас прямо на скалы, на остров. Тогда к нам огромный миноносец подошел, бросили швартовый, и он держал нас. Пока стояли, держал, и как в Кронштадт пошли, держал. Там пересели на тральщик "Ижорский". Это уже не деревянное судно было. Его тоже на буксире тащили. А с нами еще шли катера-охотники, они деревянные. И ледокола два было — "Ермак" и "Седов". И вот на Балтийском заливе мы дошли до узкого места. И финны заметили нас, своими прожекторами замахали, тут же открыли огонь. В этой суматохе, пока мы дергались туда-сюда, буксирный трос оборвался. Командир эскадры дал приказ идти вперед, а наш тральщик оставить.  Огонь перенесли на эскадру: там-то большие корабли были, а наш тральщик небольшой. Повезло, что командир опытный был: мы то вперед, то назад сдавали, таким образом лед разбивали и до Кронштадта сами дошли. В Кронштадте нас разом всех завели в четвертую бригаду. Вышел командир бригады и сказал: "Разом всем оружие сдать. У кого что есть: наганы, винтовки, пистолеты, ножи, все сдать". А среди нас и офицеры были, все возмущаются, чуть бунт там на втором этаже не подняли. Тогда командир бригады сам пистолет достает и говорит: сейчас военное время, за неподчинение я применю высшие меры. Всем всё сдавать пришлось. А у меня был пистолет хороший очень, жалко было его отдавать. Но все оружие сдали — офицеры и матросы. И нас тут же в баню отправили. Мы так обрадовались: все ведь заросшие, грязные. Одежду сняли всю до нитки, в специальные контейнеры положили. Чтоб ее сожгли. А у меня был медальон, маленький пластмассовый, на шее я его носил. Сейчас крестик ношу, а раньше медальон тот носил. Это когда в десант шли, такие выдали нам всем. А там записано фамилия, имя, отчество, часть и то, что мы в десанте были. Некоторые эти медальоны сразу почти выбрасывали, а я его носил. Вот я разделся догола. А старшина, который за нами следит, медальон увидел и говорит: "Подойди сюда". И снял у меня медальон с шеи. Я вымылся, вышел. А тут уже и старшина сидит, смотрит на меня и подает брюки, рубашку, белье. Даже по размеру подходило. Вот одели нас и через некоторое время в Ленинград отправили. Через Финский залив по льду пешком в Лисий Нос. Там была железная дорога, и в составе три вагона пассажирских, мы быстренько сели и поехали на Финляндский вокзал. Вышли и увидели ужасную картину: все снегом засыпано, трупы лежат припорошённые. Сразу на душе такое ужасное ощущение стало. Идем и видим: лежит замотанная женщина, из глаз выдавлено желтое что- то, оно же из ушей и изо рта. Жуткое зрелище.
Привели нас в корпус, а там уже много народу собралось — солдаты, матросы. И вдруг идет помощник капитан-лейтенанта, с которым мы на "Марти" служили, увидел нас. Узнал — очень удивился. А через час пришел и забрал нас. И снова я попал на свой корабль, это уже в 1942 году, и до 1944 года я был на этом корабле, воевал. Тогда у нас уже командир был капитан третьего ранга Дмитриев, он потом капитаном первого ранга стал. И на этом же корабле меня убило. Случилось это так. Нас провели по Неве и поставили у правого берега, у Охтинского моста. И мы должны были охранять Сталинский завод, Охтинский мост и Смольный, где правительство было. И вот один раз был сильный налет, а наша батарея Первая зенитная тогда была. И мы все в валенках, полушубках по кораблю суетились, стреляли в налётчиков, чтоб они бомбы сбросить не могли. И вдруг команда: по бреющим! Это значит: по тем самолетам, которые низко летят, прямо над домами. Я к орудию подскакиваю с зарядом, чтоб заряжать готовиться, а тут выстрел — и орудие откатом мне в грудь. Я падаю и головой о железный ящик ударяюсь, где мины лежали. Тут меня убило — сознание потерял. Меня за руки, за ноги взяли и к борту положили на брезент, чтоб я им не мешал. Меня ведь уже за мертвого посчитали. И бой продолжился, а я этого не знал. Потом я прихожу в себя: тишина мертвая, я лежу, кто-то рядом. Я его толкнул — не шевелится. Думаю: как же я тут очутился? Испугался, что ли спрятался?! Лежал я, лежал: тишина. Тогда вылез — никого вокруг нет, и пошел я в свой пятый кубрик, а для этого надо спуститься. Вот захожу я в кубрик и слышу громкий такой крик: "Калашников!" Я тут же в обморок упал. Меня тогда взяли и в лазарет. Я там три дня побыл, меня доктор осмотрел и в Первый морской госпиталь отправил, чтоб проверить, что там со мной случилось. Неделю я еще лежал в госпитале, где обнаружили, что у меня два ребра разбито и диафрагма пробита. Говорят мне, что если шить диафрагму, то надо рассекать грудь, а это сложное дело. А если так оставить, то надо понемногу кушать и очень аккуратно к себе относиться. Решили мы, что грудь резать не будем. И стал я тут лечиться. Узнал, что этот Первый морской госпиталь, оказывается, еще Пётром Первым построен. Там, где раньше был главный вход (который сейчас закрыт и кирпичом заложен), стоит в чехле Андреевский флаг и доска есть золотая мемориальная.  И мне очень стало интересно на это посмотреть. Мне сказали, что там часовой стоит, но это ничего. Я после обеда в "мертвый час" на первый этаж спустился и пошел туда. Зал большой, и действительно, дверь входная кирпичом заложена. Справа от нее матрос стоит по стойке смирно. Я молчу, и он молчит. Я тогда стал дальше смотреть. Виду, флаг в чехле и доска золотая. Я поближе подошел и стал читать. На ней написано: "Здесь каждый изнеможаемый да получит исцеление. Дай Бог, чтоб сюда никто не был привозим. Петр Первый. 1783 год". Я потом всем матросам про то, что эту доску видел, рассказывал. В 1944 году я вернулся на корабль. А так как я был уже и строевым и заряжающим, то меня не на "Марти" отправили, а на сторожевого охотника в восьмой дивизион. И на нем я добрался до Кёнигсберга. Это уже был конец июня. Подошли мы к военно-морскому заводу и там работали: корабли проверяли. В море выходили, лавировали. В Кёнигсберге я и узнал о нашей победе, о том, что война закончилась. Как только эта весть пришла, нас собрали в Доме офицеров и перед нами выступил капитан первого ранга, пожилой такой старик. Он нас называл не матросы, не солдаты, а просто вышел и начал: "Сынки мои, я понимаю, что вы хотите все  домой. Вас ждут, и вы хотите все своих родных увидеть и обнять. Но поймите, на кого вы бросите флот?! Ведь вы уйдете, а призыва нет. На кого флот оставите, ведь враг-то есть кругом! Советую вам остаться еще хоть на год…" И мы все остались на год. В июле 1945 года пришел приказ, чтоб наш дивизион морских охотников прибыл в Ленинград, где мы должны были работать на каком-то небольшом заводе, название его я уже не помню, который находился рядом с Кировским заводом. Там нам подали железнодорожные платформы, и мы рубили на них блоки под катера. Потом кран эти блоки поднимал и на платформы ставил. Тут приходит приказ, что мы должны идти на Амур, на Дальний Восток, чтоб с японцами воевать. А в это время у завода стоял тральщик. На нем все были: минеры, строевые, команда вся. Все, а боцмана не было. И надо было якорные устройства испытать. К тому времени я уже был на катере боцманом, поэтому меня командир вызвал и говорит: "Собирайся, Калашников. Пойдешь, якорные устройства испытаешь, и тебя тральщик обратно привезет". Я тогда как был в робе, без вещей всяких, сел на тральщик и пошли мы. За Кронштадт вышли, по гавани ходили туда-сюда, якоря испытывали. Потом обратно пошли. Только вот пошли мы не в Ленинград, а в Кронштадт. Рабочие с этого тральщика на заранее приготовленный буксир сели и уехали, а я остался на этом тральщике. Не отправили меня на Восток. И десять лет я служил на этом тральщике. Два года трехлетку заканчивал, а потом еще десять лет сверхсрочной службы взял, но их не дослужил. В 1956 году в мае была комиссия, проверяли состояние офицеров, боцманов, вообще всех участников воины. В это время я и школу боцманов закончил, потом мичманскую школу — мне присвоили звание мичмана. Мне, чтоб демобилизоваться, два года прослужить осталось. Я к тому времени был уже женат на своей красавице Фаине Николаевне. Она в свое время работала в блокадном Ленинграде на заводе, делали они нам снаряды. И я тогда на этой комиссии подал заявление на увольнение. Провожали меня всем кораблем. Уехал я с семьей в Закарпатье, потом в Германию, оттуда приехал в Воронеж, а уже из Воронежа в деревню Вындин Остров. Поженились мы в 1944 году и вместе прожили 68 лет, вырастили двух сыновей, которые подарили нам четверых внуков и семь правнуков.
Был у нас однажды такой интересный случай. Нашему катеру дали команду идти в дозор. Мы пошли по карте, нам координаты дали, которые мы должны были подводной лодке передать. Вот и пошли мы к месту нашей встречи. А туман сильный тогда был. И вдруг шум. Не видно ничего, но мы-то шум моторов слышим. Вдруг из тумана совсем близко три катера выскакивают финских. Их три, а мы одни. Но у нас было хорошее маленькое 44-миллиметровое орудие. Когда по нам из пулеметов начали строчить, ближе стали подходить, мы только зарядили все. Я на этом орудии должен был стрелять. И вот кричат мне: "Стреляй, боцман, стреляй!". А я прицелиться никак не могу, но все же в главный финский катер попал с первого раза. И он загорелся. К нему тут же второй катер подошел. А третий дымовую завесу сделал. Столб дыма накрыл их, и они обратно в туман ушли. После этого мы до места назначения дошли и координаты подводной лодке передали.
Еще был случай один на Лавассааре. Мы тогда на фланге катера сменили и пришли на отдых. Подошли к рыбацкому пирсу, отшвартовались. Ребята шпаклиться начали, сигнальщик стоял на дежурстве. Вдруг он застучал и кричит, пальцем на воду показывает. Так как был штиль, то мы видим: буруны какие-то всплывают. Поняли мы, что подводная лодка там лежала, а теперь всплыла, но место не очень глубокое, и пузыри наверх идут. Командир тут же боевую тревогу объявил, три бомбы кинули, и только круг сделали, смотрим, три моряка плавают. Мы их вытащили, по отдельности посадили. Мы-то по-немецки говорить не умеем, только штурман кое-как разговаривал. У него книжка была, мы ее "переговорник" называли. Там написано, как можно было говорить слова. Оказалось, что у них не простые торпеды, а шумовые. Ну, мы сразу, куда следует, сообщили, тут же катер подошел, их на катер и в Кронштадт. А оттуда пришел подъемный катер, чтоб эту лодку поднять. Но как катер ни подойдет — налетает немецкая авиация, на нее наша авиация, и воздушный бой начинается. И все же ночью подняли эту лодку и на понтонах утащили в Кронштадт. Выгрузили там торпеды. Тогда уже было много офицеров американских у нас, потому что Америка поставляла нам катера хорошие и самолеты, много боеприпасов. И вот прознали эти офицеры про то, что торпеды новые привезли. Стали думать, как бы посмотреть. А один там был, очередной шпион американский, стал просить, чтоб показали. Ну, мы взяли и показали. А он сразу к Рузвельту своему. А тот тут же позвонил Сталину, мол, мы же друзья, воюем вместе, а вы что-то немецкое достали и нам не показываете. Сталин сразу сюда в Кронштадт: "Кто показал?! Ну-ка его сюда, ко мне!!!"…  
Много имею орденов и медалей. У меня костюм есть, я его только на 9 Мая надеваю, а на нем все эти медали и ордена висят. Орден Красной Звезды. Вручен 23 июля 1956 года. Выдан за подрыв немецкого катера, с 45мм орудия зажигательным зарядом. Это было лето 1944 года на Финском заливе.
Орден Отечественной войны второй степени. Указом от 11марта 1985 года. Орден получен за подрыв немецкой лодки, которая была замечена случайно. В ходе этой операции мы взяли трёх матросов с подводной лодки, от которых узнали, что она несла акустические магнитные торпеды, которых ещё не было у нас. Эту лодку подняли только на третий день ночью, т.к. залив охраняли немецкие истребители и бомбардировщики. Это было в 1943 году на финском заливе летом.