С верой, надеждой, любовью…

Время неумолимо, и всё дальше уходят от нас те страшные "сороковые, роковые". Уходит поколение, не только видевшее войну, но и принимавшее активное участие в освобождении страны от фашистов. Уходят дети войны — те, кто в силу возраста не мог держать в руках оружие, но кто запомнил навсегда ужасы оккупации и блокады. Каждое их воспоминание — это  свидетельство очевидца, бесценное на великом суде истории. Они уходят, но рассказанное ими живет: ветераны  Волхова к 80-летию родного города издали книгу "Во имя жизни", в которой собраны рассказы тех, кто пережил войну. Страницы этой книги — дань светлой памяти ушедшим и благодарности живым. Они позаботились о том, чтобы мы, потомки, знали, помнили и ценили...

Мне шел пятый год, когда началась война. Жили мы в городе Волхове, на улице Кирова. Около нашего дома через дорогу проходили железнодорожные пути, на которых отстаивались железнодорожные поезда, производилась погрузка и выгрузка грузов. Иногда на машинах привозили красноармейцев, которые в кузове не сидели, а стояли, и были в противогазах. Ох, как я боялся этих существ! Убегал с улицы и прятался.
В августе 1941 года стало уже тревожно. Часто стали объявлять воздушную тревогу. При ее объявлении женщины из каждого дома занимали позиции на чердаках, готовые гасить "зажигалки" или сбрасывать их на землю. Мои же младшие два брата заползали под кровать и тихо там сидели, пока не объявляли отбой. В этот период немцы еще не осуществляли массированных налетов, их встречали до подхода к городу. Никаких убежищ не было, взрослые одевали нас, детей, и оставляли одних в квартире. Власти города в августе заставили мать с детьми покинуть город, пригрозив в противном случае эвакуировать детей отдельно от матери. Отец был отправлен в Ленинград в ВЭО-4, он работал помощником машиниста паровоза. Мать смогла всех троих мальчишек перевезти до станции Цвылево, а потом (каким образом, этого я не помню) добрались до родины родителей — деревни Заручевье, преодолев речку Тихвинку. Моста через нее еще не было. Тогда никто в деревне не предполагал, что немцы захватят Тихвин и весь Тихвинский район. Но все-таки правление колхоза решило заранее подготовить окопы в лесу для жителей деревни. Это оказалось верным решением. Немцы в начале ноября успешно наступали на Тихвин, без боя взяли его и форсировали реку Тихвинка недалеко от деревни Заручевье, в районе соседней деревни Овино. До прихода немцев обоз из нескольких запряженных лошадьми саней двинулся из деревни в лес. Мысленно представляю эту картину: я сижу на возу и спокойно рассматриваю небосвод, был небольшой мороз, скрипели полозья саней. Стояла мертвая тишина, никаких разговоров, никакого шума. Даже малые дети как будто понимали обстановку, были очень спокойны. Луна освещала всю местность так, что можно было читать. Вещи, продукты (колхозное правление все имеющиеся продовольственные товары раздало колхозникам), коровы, видимо, успели вывезти днем.
Землянки были устроены недалеко от лесной дороги, проходящей от деревни до хутора, где жили чухонцы (так называли хуторян деревенские жители). В нашей землянке расположились бабушка (мать отца) и три невестки с детьми. Недалеко от входа, ближе к углу землянки, стояла буржуйка, вдоль земляных стен, завешанных суконными одеялами, устроены нары с матрацами, заправленными соломой и покрытыми одеялами.
 Перед  самым наступлением Красной Армии под Тихвином, в начале декабря 1941 года, немцы все-таки обнаружили нас. Они несколько раз на мотоциклах ездили на хутор и сожгли его полностью. О судьбе жителей хутора не могу сказать ничего. Проезжая мимо в один из последних дней оккупации, они услышали мычание коров и появились у нас. Выгнали людей из землянок, в чем были одеты, на мороз, не дав возможности одеть даже детей. Ребятишки возрастом постарше стояли около матерей, держась за их подолы, а малыши находились у них на руках, прикрытые платками или прижатые к телу под кофтами. Обыск ничего подозрительного не дал, и немцы приказали нам вернуться в деревню. Кто не возвратится — расстрел. Но на женских лицах выражалась ненависть к врагам и готовность в любой момент встать на защиту своих чад. Немецкие офицеры прекрасно это поняли и, зная, на что способны русские женщины в таких ситуациях, удалились восвояси.
Через сутки немецкая разведка донесла, что немцы выбиты из нашей деревни и быстро отступают. Всем находящимся в землянках было рекомендовано не возвращаться в дома, пока саперы не проверят дороги, постройки, огороды. Но, как известно, для русского человека не существует преград. Все ринулись к своим очагам. Дорога оказалась заминированной. Некоторые повозки подорвались, но обошлось без жертв. Были раненые, в том числе наша бабушка. Ей осколком сняло клок волос с головы вместе с кожей. Повезло. Наша семья осталась жить в окопе до весны вместе с несколькими другими семьями.
… Любая война уносит мужские жизни, делая женщин вдовами. В деревнях количество вдов было очень значительно. Я не перестаю удивляться, как могли выдержать такую нагрузку хрупкие женские плечи. Поэтому в работу рано включались и дети, правда, только в летний период. Я попадал в полеводческие бригады. Расставляли нас по бороздам с посевами овощей, чаще всего моркови. Взрослые показывали, какие росточки нужно оставлять, а что  — пропалывать. После работы разрешалось бежать на речку. Когда первый раз я посмотрел на борозду, мне показалась она очень длинной. Думал, что под палящим солнцем мне не прополоть ее до самого вечера. Но оказалось, что эта работа выполнима.
С приходом осени начинались школьные заботы. Существовавшую до войны школу немцы сожгли. Колхоз выделил под нее двухэтажное здание. Учебников не хватало, хорошо, если в каждом классе имелось 2-3 книги. О тетрадях же приходилось только мечтать. Писали на чем попало: на оберточной бумаге и остатках старых обоев. Для первоклашек учитель доставал по одной тетрадке в косую линейку. Я пошел в первый класс в 1944 году. Учителем был мужчина по фамилии Костин, он и до войны учил детей. В школе был всего один учебный класс, в котором парты стояли в 4 колонки. Каждая колонка составляла определенный класс от первого до четвертого. С пятого по седьмой класс ребятам приходилось пешком ходить в школу за пять километров. Учитель сначала рассказывал новый материал первоклассникам, давал задание, затем обращался к учащимся 2 класса, сидящим во 2 ряду, и т.д. На следующем уроке картина повторялась. По окончании уроков нас водили в поле собирать колоски. После жнивья много колосьев оставалось на земле. Мы с наволочками или мешочками подбирали эти колоски. Строго запрещалось прятать их в карманы — за такое нарушение наказывали школьников, доставалось и родителям. Но мы все-таки умудрялись на ходу незаметно лущить колос и жевать зерна, ведь очень хотелось есть.
Нам досталось нерадостное детство. Никаких игр, никаких удовольствий и наслаждений. В летний день работа в поле чередовалась с купанием в речке, сбором грибов, ягод и съедобных трав и кореньев. Зимой же вообще было плохо: ни коньков, ни лыж, ни санок не было. Даже радио не было, а об электричестве вообще ничего не слышали.
Женщинам приходилось еще тяжелее. Только самоотверженное служение долгу и полное самоотречение от радостей жизни позволяло женщинам разоренных, обнищавших деревень одним, без мужей поднимать детей. У меня родные тети — вдовы с тремя-четырьмя детьми, хлебнули горя через край. В этом я мог убедиться, наблюдая за их жизнью, которую мог ощутить в куске хлеба, в кружке молока, — каким трудом они достались. Обделенные мужской лаской, русские крестьянки тем не менее не убивали себя, не иссушали в себе женское начало. Оно проявлялось у них в бесконечной бабьей жалостливости, распространявшейся на все живое: на детей своих и чужих, на калек и сирот, на бездомных и бродяг, старых и немощных. Нигде, наверное, не подавали столько  милостыни, сколько в деревнях,- из последнего отдавали русские женщины, характерной чертой которых издревле было сердолюбие. Свое счастье они искали не в любви к мужчине, а в стремлении оградить от ненастий дом, поднять на ноги многочисленное потомство — своих детей и внуков.
Мне не удалось закончить первый класс. Я проучился в деревне всего около двух месяцев. После полного прорыва блокады Ленинграда отец возвратился в Волхов. Но получить комнату, в которой мы жили до войны, ему не удалось. Чиновник от власти даже пригрозил отцу, участнику "Дороги жизни", что если он будет настаивать на этой комнате, то вообще не получит прописки в Волхове. Отцу пришлось согласиться на комнату площадью 9 квадратных метров, где размещалась еще и плита. Наша семья уже состояла из шести человек, родилась сестренка. Отец вывез нас в Волхов в эту комнату. Мать при переезде простудилась, заболела двусторонним воспалением легких и была направлена в больницу на железнодорожной станции Колчаново. В Волхове тогда больницы не было. Мне пришлось в свои 8 лет хозяйничать в доме. Младших устроили в детский сад. Утром я усаживал на плечи сестренку, прося ее держаться крепко за мою голову, брал одного брата за руку справа, другого брал слева и вел их в детский сад. Дорога для детей была неблизкой: от улицы Культуры до детского сада на улице Володарского за 50-квартирным домом. Это был единственный детсад в левобережье. Вечером таким же образом возвращались домой. Днем я ходил в столовую паровозного депо, покупал кастрюлю щей. Если дома была картошка, доваривал щи, добавив туда картошки. Кроме этих забот нужно было выкупить по карточкам хлеб и другие продукты. Карточек было только две. Другие в детском саду и в больнице. В то время у рабочих паровозного депо не было возможности помыться после работы. Поэтому приходилось греть на плите воду, чтобы отец мог смыть мазут в корыте. Вода всегда готова заранее. Тогда легко было определить время прихода отца домой. Даже грузовые поезда ходили строго по графику. К тому же мы, пацаны, по гудку  безошибочно определяли паровозы своих отцов. Когда малыши заболевали, их приходилось оставлять дома и лечить самому. Медицинского контроля еще не было. Он появился только в 1945 году. Детский сад выдавал всю норму питания за отсутствие ребенка. Я приносил эту пищу и все скармливал младшим, при этом сам глотал слюнки, казалось, от самой вкусной пищи. Особенно раздражающе действовал запах омлета из детского сада. Такая жизнь продолжалась, казалось мне, вечность, пока не возвратилась домой мать. Это случилось после Дня Победы.
…Заканчивая рассказ, большей частью посвященный русским женщинам, хочется еще раз отметить их самоотверженность. Их осталось совсем немного, в основном только те, которые во время войны были девочками, но им досталась нелегкая доля матерей. Они достойно ее пронесли через свою жизнь. Они удивились бы, услышав, что их называют святыми. А разве они не святые?! Они, поднимавшие страну из военной разрухи, в тяжком труде и вдовьем одиночестве растившие детей. Несмотря на скромную пенсию, которую определило им государство, они не ожесточились, не зачерствели сердцем, не утратили веру в спасительную силу добра. Они продолжали достойно нести свой крест до конца.