"Судьбы моей простое полотно"

Волховчанка, участница Великой Отечественной, Анна Васильевна Гусева свой 90-летний юбилей отметила три года назад. На это событие наша газета откликнулась большой публикацией о жизни и очень непростой судьбе ветерана. В разные годы профессиональные волховские журналисты Наталья Блёскина, Алиса Франк (Лариса Рудская) посвятили нашей героине множество тёплых строк, раскрыла самые яркие страницы ее биографии. А в этом году, в год юбилея Великой Победы, предлагаем вниманию читателей прямой рассказ Анны Васильевны о себе, записанный нашим журналистом у нее дома. Этот рассказ от первого лица звучит безыскусно, без обязательных в профессиональной журналистике норм и правил, а потому очень щемяще, искренне и местами трагично. То есть, как в жизни…

- Я одна живу, прямых наследников нет — так получилось, хотя сама в семье седьмой ребёнок. Старший брат был 1904 года рождения, я — 1922-го. А всего нас у родителей было восемь человек. А сейчас я уже давно одна осталась. Было 12 племянников, осталось трое — в Ленинграде, в Пскове. А дети племянников — они взрослые, женатые. Им не до меня.
Я знаю, что ко мне никто не придёт. Только Елена Соколова ко мне заходит, продукты покупает. Она раньше бывала у меня как соцработник, а потом из соцзащиты уволилась. Но про меня не забывает. "С вами общаться — это наслаждение!"  — говорит она. А для меня плохо то, что зрение очень слабое, и хожу плохо. До магазина дойти проблема. Да я и не знаю, что там у них где на полках лежит и сколько стоит.

…Семья наша крестьянская. Жили в Веретье (под Усадищем) — за болотом, за 4 километра. Сейчас этой деревни вообще нет. Отец был большой труженик. Когда начали колхозы образовывать — он один из первых добровольно вступил. Всё хорошее, крепкое, что нажил, в колхозный общак пошло. Но потом его выгнали из колхоза. Сделали "твердозаданцем". Семья зависла между небом и землёй…
Обложили семью непосильными налогами: сдать столько-то масла, молока, яиц, льна, который в наших местах вообще не растёт. А коровы у нас не было уже. Помню, мы с младшим братом два года зимой на печке одетыми спали: родители всё ждали, что в дверь постучат — и отправят нас в ссылку. Я запомнила, что в первом классе всем девочкам из начальных классов выдали сатина на новые платья, а мальчикам — на рубашки. А мне одной ничего не дали. Спрашивают дети: "Почему ей не дали?" А учительница отвечает: "Она — дочь твердозаданца". (Плачет). Я до сих пор помню, как мне было обидно.
Старший брат, когда служил в армии, написал Калинину письмо. И поступило указание, чтобы нам имущество вернули. Брат всю войну в Ленинграде провоевал. Второй брат был подсобным рабочим, а на пенсию ушёл начальником гидроузла. Старшая сестра, на 11 лет старше меня, моя крёстная, на войне мужа потеряла. Двоих сыновей одна вырастила. Старший сын стал профессором-невропатологом, аспирантуру защищал в Кембридже. Он доктор наук и мой крестник. Всё в гости приглашал в Москву, писал: "Крёстная! Как я могу тебя забыть, ведь я пять лет в школу проходил в твоей армейской шинели!" Старшие племянники — они никто меня тётей не называли, для них я была Аннушкой. Всё  Аннушка да Аннушка…

…До 4 класса жила дома. Потом перебралась к старшему брату в Свирьстрой. А у них в семье было трое детей, и никто не спрашивал, поела ли я. В 6 классе жила у сестры в крошечной комнатушке на Пирогова в Волхове. Она только замуж вышла, ребёнок был болезненный. В 8 класс проходила всего три месяца. Нужно было 11 км только до железной дороги добираться и на поезд до Волхова сесть, до школы доехать. Шли в темноте по обледенелому берегу реки Лынны. Чтобы скользко не было, обувь снимали и босиком шли, а потом ноги в ручье мыли… Со станции Волховстрой до школы № 3 и обратно тоже пешком. Это всё было физически невыносимо. Когда мама пришла меня снимать с учёбы, её долго упрашивали не делать этого, потому что училась я очень хорошо, на пятёрки. Но у меня даже обуви нормальной не было.
Правда, зимой поехала в Сестрорецк и впервые побывала на новогоднем вечере. По своей натуре я очень впечатлительная. Помню провинциальную скованность, помню, что какой-то красивый мальчик меня пригласил потанцевать…

Потом пошла учиться в двухгодичную школу медсестёр. Там было общежитие и комнаты по 10 человек. Печки топили осиновыми дровами, которые плохо горели. Мы мёрзли. Я была глупая девчонка. Помогала подругам через окошко на свидания убегать, а сама не ходила.
По итогам учёбы оказалась в числе 12 лучших. Нас послали в Ленинград — там была вспышка детской диспепсии. Мы там прошли дополнительные курсы — и остались на работе. На Лахте в больнице проработала год — меня тогда единственную туда направили. В тот год мы все чувствовали, что что-то плохое грядёт. Война и началась…
В апреле двоих докторов вызвали в военкомат. Уже в августе военком вызвал меня и говорит: "У нас собирается бригада из 12 медсестёр — для госпиталя в Тихвине. Я бы советовал тебе выехать с ними из Ленинграда". 19 августа мы проехали Волховстрой, я встретила там земляков и попросила передать привет родне.
В Тихвине, в Успенском монастыре, в 24 часа был развёрнут эвакогоспиталь на 2 тысячи коек. Врачи ленинградские, со степенями — Жаботинский, Лебедев. Все светила медицинские.  28 августа был десант немецкий во Мге. Из Тихвина мы выезжали в темноте; вокруг уже война вовсю шла. Очень боялись попасть в окружение. Вагоны подали в последний момент. Пришлось в страшной спешке грузить кровати, аптеку, лабораторию, раненых. Я даже не помню, как самим удалось загрузиться. Мы были одеты в конце ноября в больничные халаты. Первая остановка была в Череповце. С обеих сторон нашего поезда горели составы. Но мы проскочили. Ехали до Сибири, до Прокопьевска. На сутки давали по половине сухарика.
В госпитале не покладая рук, днем и ночью, работали специалисты очень высокого класса. Через два месяца, после победы под Москвой, нас направили в Калугу. Там мы были больше двух лет. В городе нам давали комнаты, но мы из госпиталя практически не вылезали — после работы оставалось всего часа два на сон. Помню, что на площади, куда выходили окна госпиталя, организовали танцплощадку. А мы лежим, голодные-холодные, усталые. И даже танцевать не хочется.
Ещё в Калуге имелась городская станция переливания крови. Я там была постоянным донором. Однажды — вы представляете? — моя кровь пришла в наш же госпиталь. Она досталась молодому парню после операции по резекции тазобедренного сустава. Помню, после операции он так кричал, бедный — нога у него была в сторону на 45 градусов отведена.
Дежурные медсёстры на посту следили за 70 ранеными. Чтобы померить им температуру, нам выдавали по три градусника — и те разбитые. В монастыре немцы лошадей держали. Его нам пришлось отмывать-отскабливать чуть не сутки.
У одного молодого младшего лейтенанта я не померила температуру, а начинали мы это делать с 3 часов ночи. Он сам сказал: не надо, мол, у меня температура нормальная. Врач на обходе услышала от него жалобу на головную боль. Молодая врач спросила, какая температура. А он сказал, что её не мерили. Мне влепили наряд вне очереди — окна заклеивать бумагой. Больные увидели, что я вторые сутки на ногах — и пошли к начальству. Среди них был журналист центральной газеты. Они подняли бучу: за что наказали сестричку? По нормам медсоставу полагался 6-часовой день, а я проработала 4 смены кряду. А лейтенантику тому кляузному потом устроили такую обструкцию, что он и сам был не рад. Врач отправляла меня с наряда на отдых — я отказывалась. Она меня упрашивала долго…
У нас был молодой энергичный хирург. Мы перед сложными операциями делали спинно-мозговую анестезию между 4 и 5 позвонками. Перед ампутацией конечностей, например. Операции шли на трёх столах. Я этой анестезией и занималась. И кровь переливала, и  процедурной сестрой была, и перевязочной сестрой, и операционной... 6-7 часов кряду простоять у стола очень тяжело. Мы постоянно менялись, чтобы перераспределить нагрузки.

В Тихвине работала в глазном отделении. Потом начальником отделения стал Жаботинский. Самое сложное отделение — с полостными ранениями. Там я тоже работала. Работала и в отделении, где были ранения тазобедренных, коленных суставов. Их нужно было фиксировать на кроватях, а конструкция кроватей этого не позволяла. При Жаботинском стало выявляться много больных с эпилепсией — война спровоцировала болезнь. Припадки были страшные. Обострения неизменно случались по ночам. После Калуги был 2-й Белорусский фронт…
В военном архиве СССР подсчитали мой трудовой стаж с учётом коэффициента и выяснили, что у меня самый большой стаж — 3 года 8 месяцев и 23 дня. До 9 мая 1945 года. Дело в том, что из моего поколения, 1922 года рождения, среди мужчин в живых остались трое из ста. А среди медиков по статистике потери были больше, чем в стрелковых частях…

Закончила войну в Восточной Пруссии. Нас хотели перевести в Штеттин, мы даже помещения для госпиталя уже подбирали, я их тоже осматривала… Но передумали. Целых восемь месяцев после Победы я ещё служила в Германии — было много нетранспортабельных раненых, которых нужно было долечивать.

Вот моя служебная характеристика: "Медсестра Гусева является медработником с августа 1941 по декабрь 1945. Вначале была палатной няней, потом палатной сестрой. Добросовестно и с чувством ответственности относилась к своим обязанностям, чутко и внимательно относилась к раненым, за что пользовалась большой любовью и уважением с их стороны. Во время массовых поступлений раненых сутками не покидала своего поста. Активное участие принимала при эвакуации раненых. Неоднократно имела поощрения от командования госпиталя.
Дисциплинированна, инициативна. Награждена медалью "За боевые заслуги".

…После войны судьба моя сложилась непросто. На родину вернулась в январе 1946 года. Возвращалась из госпиталя одна, без сослуживцев. Уже не в теплушке, а в нормальном вагоне. Проехали всю Польшу. Я была глупенькой. И заказала билет не в Волховстрой, а в Волхов. А такая станция есть под Новгородом. Там и оказалась. Стала добираться домой на перекладных. В Бологом процветала бойкая торговля. Я купила новые валенки и привязала к чемодану. В Чудово — было уже часов 11 вечера — вышла на перрон. В Волхов, как я узнала, шёл какой-то трудовой поезд. Пока искала его по станции — чемодан с валенками украли.
Приехала в первый Волхов. У меня был вещевой мешок, где собрала сэкономленные пайки — знала, что мои мама, две сестры и  два брата голодают. Его, представьте, тоже украли. Осталась вообще ни с чем. Так к родным и вернулась…

После возвращения пошла в военкомат. Мне дали хлебные карточки на полтора месяца. Мама жила с младшим братом в 12-метровой комнатке по Волховскому проспекту, 27, кв. 20. Дом был недостроен, одна стена покрывалась инеем. Рядом две большие комнаты занимал начальник отдела оборудования алюминиевого завода Шварц.
Работу по специальности найти не удалось. Правда, у меня был документ, позволявший поступать в мединститут, но время — январь — оказалось неподходящее. Я была в такой растерянности. Дом сгорел, маме было тогда 66 уже, она была худющая… Что делать? Новую хлебную карточку не дадут, если ты без работы. Шварц пригласил работать к себе — принимать трофейное оборудование. Я согласилась. Тем более что ставка медсестры тогда была 340 рублей+400 грамм хлеба, а мне предложили должность техника-учётчика, как ИТР, это 700 граммов хлеба и 690 рублей оклад. Плюс за хорошую работу — спецпаёк: 500 г сахара, крупы разные. СП я получала каждый месяц. Но Шварц через четыре с половиной года умер.
Я была незамужняя, и меня постоянно привлекали к сверхурочным. Так проработала 6 лет. Потом мою должность упразднили. Пришлось искать новое место. Пошла на прямое производство — а перед этим полгода училась. С мамой жили на 300 рублей стипендии… У меня была отличная память, опыт накопился. Я отработала на алюминиевом заводе 30 лет. Потом построили цементный, запустили кислотный цех. В основном всё оборудование было трофейное.
И на заводе, и в городе меня все знали, уважали. Избиралась депутатом районного Совета 7-го и 8-го созывов, заседателем в суде. На пенсию уходила в 1976 году из электролизного цеха. На 85 лет мне сделали юбилей в "Колоске" на Калинина, 90-летие тоже там праздновали. На 90 лет меня поздравляли и завод, и мэрия.
Ко мне одно время приходил внук сестры, когда ещё молодой был. И теперь он меня снабжает творогом и кефиром — через каждые пять дней. Или, когда меня нужно куда отвезти, тоже не отказывает. Ребята из отряда "Поиск" Волховской гимназии тоже вот приходили… А у родни дети, свои заботы семейные. Всем некогда, конечно, но никто меня не обижает. Я теперь понимаю, почему стариков никто не любит. Потому что мы и сами капризные…
…В чём секрет долголетия? Не знаю даже. В молодые годы я здоровьем не отличалась. Я вообще на свет с проблемами народилась. Мать меня двое суток рожала — поперечное прилежание было. Хорошо, деревенская повитуха помогла меня развернуть правильно… Потом мама брата моего младшенького родила. Она ещё стеснялась, что ей за сорок, а она всё рожает.
Я с детства была бойкая. Шагом никогда не ходила. По знаку зодиака — Дева. Родилась 2 сентября. По документам же — 4 июля, причём годом позже. Так меня сделали на 10 месяцев моложе, за что пришлось перерабатывать, чтобы пенсию назначили. Она была мне назначена в 76 рублей. А все медики пошли на 132 рубля. Но мои родственники знают, когда я родилась.
…Когда все стали заниматься садоводством — я своих сестёр уговорила взять участок, один на всех. Мы уже в возрасте были. Я до самого недавнего времени — лет до 86 — ездила в сад в битком набитом автобусе, работала на грядках. В 88 тоже ещё в них ковырялась. Мои грядки соседям в пример ставили.
А долго люди живут почему — не знаю. Мама у меня 96 прожила. Мне исполнилось 94, по документам до июля следующего года будет 93… Все говорят, что и мне нужно прожить столько же. Ну, это как получится…

Вместо послесловия
В годы Великой Отечественной войны на фронт отправились свыше 500 тысяч фельдшеров, медицинских сестер, санинструкторов и санитаров, многие из которых погибли в огне боев. В целом в период войны смертность медработников была на втором месте после стрелковых. Боевые потери медицинского корпуса составили свыше 210600 человек, из них безвозвратных -  84793 человека. Маршал Советского Союза И.Х. Баграмян писал: "То, что сделано военной медициной в годы минувшей войны, по всей справедливости может быть названо подвигом. Для нас, ветеранов Великой Отечественной, образ военного медика остается олицетворением высокого гуманизма, мужества и самоотверженности".
В Калуге установлен памятник, называемый в народе "Памятник медсестрам" (на снимке). Его полное название — "Военным медицинским работникам-женщинам за их героический труд и ратные подвиги в войне 1941-1945 гг. в Калуге". Монумент стоит на улице, где располагался один из многочисленных госпиталей, может быть, и тот,  где в годы войны служила Анна Васильевна Гусева. Этот монумент появился более тридцати лет назад и в настоящее время является единственным памятником в России, установленным в память фронтовым медицинским сестрам, а значит и в память беспримерному подвигу нашей скромной и героической землячки.