Барановы из Сумского

Я напросилась в гости к Юлии Ивановне Сорокиной в надежде узнать что-нибудь о дореволюционной истории деревни Сумское, что находится на берегах Ладожских каналов в 29 км от Новой Ладоги. Юлия Ивановна оттуда родом, и могла что-нибудь помнить из рассказов своих предков. Когда мы стали разговаривать, я почти забыла о цели своего посещения, потому что жизнь деревни в советское время, о которой стала рассказывать Юлия Ивановна, увлекла меня невероятно. Я пребывала в бесконечном потоке удивлений и открытий. Нельзя сказать, что испытанные чувства были радостными, т.к. не могут вызывать полноценной радости рассказы о послевоенной жизни советской деревни. Но вот чувство глубокого уважения к труженикам наших рыболовецких деревень и восхищение широтой души русских людей образовалось прочно и никуда уходить не собирается. Всё, что я услышала, хочу рассказать и ладожанам. В эту статью местами будет включена прямая речь Юлии Ивановны, записанная на диктофон, с сохранением всех нюансов речи. Очень уж красиво и мягко звучит речь этой замечательной женщины, сохраняя остатки местного диалекта.

Родители Юлии Ивановны потомственные рыбаки. Папа, Баранов Иван Петрович, 1900 г.р., – из Сумского, мама, Прасковья Михайловна, 1905 г.р. (дев.Перфилова) – из Низово Кобонской волости. В Сумском они купили небольшой дом с соломенной крышей, было это после 1925 года, когда поженились. Сначала жили со свекровью, было не легко. В 30-е годы стали высылать раскулаченные семьи, и Ивану Петровичу предложили занять любой дом раскулаченных, на что он дал категорический отказ. «Как же я могу, — говорил он – занять дом моего соседа, с которым вместе жили, работали».

Из раскулаченных Юлия Ивановна припомнила бабу Шуру Плаксину, братьев Казимировых, Сяськовых.

Когда семья стала расти, купили небольшой старый дом, было это в 33 году.

В 20-30 годы почти в каждой приладожской деревне была организована маленькая рыболовецкая артель, включающая в себя местных рыбаков. Папа трудился в Сумском, в артели «Волна». В Лигово была артель с другим названием «Будённово». Гораздо позже все мелкие артели были объединены в один большой рыболовецкий колхоз, получивший имя товарища Калинина. Из рыбацких династий Юлия Ивановна помнит такие семьи — Богдановы, Бабиковы, Ивановы, Кукины, Леонтьевы, Прохоровы, Ганичевы, и др.

В молодой семье стали рождаться дети: Мария – в 26 году, Ольга – в 28-м, Алексей – в 29-м, Пётр – в 31-м, Виктория – в 33-м. Юлия родилась в 37 году. Интересно, что старших сыновей Прасковья Михайловна назвала в честь царей.

А после того, как папа пришёл с финской войны, в 40 году, родился Зотий. И последний, Ванечка, родился в октябре 41 года, не успев познакомиться со своим отцом. Иван Петрович был призван в первые дни Великой Отечественной войны (в возрасте 40 лет), когда Прасковья Михайловна была на сносях.

Муж пропал без вести уже в сентябре. Прасковья Михайловна после войны пыталась узнать судьбу мужа, но выяснить ничего не удалось. Адрес, указанный в последнем письме с фронта был такой «Волхов-I, маршевый батальон». По всей вероятности, Иван Петрович погиб во время боевых действий 52 и 54 армий под Волховом в сентябре.

Прасковья Михайловна вместе с детьми была отправлена в эвакуацию в октябре 41 года по адресу: Новгородская область, Машинский район, д. Рябинка. В 44 году она с младшими детьми вернулась в Сумское, а старшие дети на некоторое время остались в Рябинке по просьбе председателя местного колхоза – в то время даже рабочие руки подростков были большим подспорьем в оголённых войной хозяйствах. Ольга работала письмоносицей, а братья Алексей и Пётр выполняли различные колхозные работы. После войны все вернулись на родину.

В 1950 году старшая дочь, Мария, вышла замуж за Николая Николаевича Грибанова и ушла жить в деревню Горицкое, что существовала тогда между каналом и д. Вельца. Ольга вышла за Валентина Петровича Никонова. Он жил на Кривоколенских прудах, его родители обслуживали гидротехнические сооружения, пока каналы были судоходными. Когда-то, в царские времена, там была караулка.

Алексей тоже женился, на учительнице Марии Алексеевне Корюгиной, и уехал жить в Хвалово. Пётр женился на Серафиме Николаевне Антиповой, фельдшере, и уехал жить в Колчаново. Дети разлетались из семьи, как птицы. С матерью Прасковьей Михайловной оставались пока младшие.

Школа была в Сумском. Начальная – в доме раскулаченных братьев Сяськовых, а 7-летка – на Новом канале в доме раскулаченных братьев Казимировых. Про них рассказывали, что это были прасолы, имели свою лавку. В памяти народа Казимировы остались хорошими людьми, т.к. часто давали в долг беднякам.

Юлия Ивановна помнит, как приехала к ним в школу новая учительница математики – Зоя Лаврентьевна Корнилова. Была она в пальто, сшитом из солдатской шинели и в тяжёлых мужских сапогах. Одеждой не блистали и ученики. Юлия Ивановна помнит, что она долго ходила в школу в платье, которое мама сшила из так называемой «чёртовой кожи» — был такой материал типа брезента.

Но в то время никто не жаловался. Дети есть дети, они и играли, и песни пели. Вот, например, какую частушку пела в школе Оленька, старшая сестра:

Вышью Сталину кисет,

Золотую рамочку.

Вывел он мена на свет,

Тёмную крестьяночку.

Из учителей Сумской школы Юлия Ивановна ещё вспомнила Наталью Фёдоровну Гаврилову. Директором школы была Марфа Васильевна Сяськова. Братьев её мужа раскулачили и выслали из деревни.

Маме, Прасковье Михайловне, трудностей в 30-50 е годы досталось с лихвой. Вдова с большими и малыми детьми. Держали корову, но питания не хватало. Колхоз был хоть и рыбацкий, но в сталинское время ничего взять себе из улова было нельзя. Самые смелые во время лова потихоньку прятали немного рыбы под паёлы (настил в лодке), но каждый раз рисковали быть посаженными, как за пресловутые колоски с поля. Иван Петрович никогда из колхозного улова ничего себе не брал.

«У мамы-то большая семья была. Как-то вот этот Перфилов, на Вельце работал, брат мамин, в лесничестве, и он там немножко… ему разрешили, его начальство, посадить для мамы картошечки. И наш председатель, тогда был деспот один, до Василь Палыча. И он, значит, на маму написал депешу, что вот она такая, вот там она земли взяла, и всё… и маму даже на суд вызвали… Я помню ещё Свирко, был зав. РОНО в Волхове, он был потом у нас депутатом. Он приезжал потом разбираться. Мама вроде ездила там, а он приезжал разбираться… И тогда такое было… И маму вызвали – дело в чём? А мама вдова, мама – мать –героиня, и мама была вызвана и председатель. И он: «Как Вы могли, она вдова погибшего, и как же Вы могли такое… и налог мама исправно платила… что один, что семья – и столько же платили. Раньше же у нас была молочная своя, и из Дубна к нам возили. Облагали же – 365 литров надо было с коровы… И вот однажды к нам пришла, я уж не буду называть её фамилию, пришла к нам, что как быд-то мы молоко разводим. Они написали нам молоко, как будто у нас 2,7 – жирность маленькая. И вот она пришла к нам, я дою коровушку – она пришла смотреть, что как я тут, что дою. А потом приехали с Ладоги проверяльщики. Проверяльщики приехали и молочко у нас определили 4,6. Главное, туда носили, а обратно, я помню, на коромыслах, сыворотку носила.

Помню, мы с мамушкой молока-то не видели. Нас восемь, свекровь была, мама десятая. Мама нальёт в тарелку такую глубокую нам этого молока, разведёт водичкой и сольки, и мы вот так, в мыле все, в потёхоньке, все вот так картошинку с солькой. Но единственное что, мама спасалась, что всего ростили – брюкву, репу… Всё в печке тушили, и всё, значит, вот это ели. К нам, бывало, деда с бабой идут, просят крошева… мама давала крошева капусты, серое крошево, для щей. Огурцов у нас бочки насолены, уж что-что, а хлеба нет. Что мы с мамой получали… вроде на нас на четверых, по-моему, 36 рублей мама получала за четверых младших, а потом вроде 72, а потом, когда остались уже двое, тогда побольше стали прибавлять, стали получать уже 136 рублей. Так вот старенькие одинокие жили, приходили, мама подавала. Пришла к нам вот ровесница моя, их у мама двое. Она пришла, у порога стоит, просит, милостину просит. У мамы не было, мы не просили милостину, потому что у нас корм, вот этот был корм. Она стоит, плачет. Мама и говорит: «Верка, ну что ты плачешь-то, да не плач ты. У нас у самих-то ничего…» Но всё равно, мама даст картошину, огурец… Всё равно мама давала».

«Помню сестрички-то у меня, старшенькие-то, работали, это было… Маришка в 50-м году вышла замуж… они придут с работы, а мы все сидим на завалинке маленькие – я, там, Вика постарше, Ванюшка… сидим как старички на завалинке, что голодные. Что там… А тем более ещё приехали с этой, с вакуации – там ничего у нас не выращено, ничего… так-то потом-то выросло, так всё равно картошку ели, всё равно напихаешься… Я бежу, встречаю их. Они: «Юленька, ты есть хочешь?» «А вы хотите?» — я спрошу. «Нет»,- говорят. «Ну и я не хочу» И мы не хотим, значит, вот такая сознательность с вот с таких была, а сейчас вон как… Ой, очень сложно, трудно жить было. Я не представляю, Танюшка, как мама могла такое стадо вырастить, и до такого возраста свести, всех сохранить, всех… да…»

Да, удивительная женщина, Прасковья Михайловна. Сильная, не унывающая, поднявшая на ноги всех своих детей, вдова погибшего воина. И ещё более удивительно то, что не только свои дети жили у этой доброй женщины. Случилось так, что в деревне, после войны, умерли супруги Максимовы, оставив двоих детей, подростков Катю и Васю. Дети были одни-одинёшеньки, родственников у них или не было или никто не хотел их к себе брать – трудно было прокормить. Из деревенских жителей взять к себе временно детей вызвалась одна только Прасковья Михайловна. И до того, как сельсовет отправил сирот в ФЗО, Катя и Вася жили у Барановых. Не месяц и не два, а около 2 лет. Что руководило Прасковьей Михайловной, когда она брала в дом двоих чужих детей, рискуя потерять от недоедания кого-то из своих? Наверное, это не просто человеческое милосердие и доброта. Простая русская крестьянка жила, как Бог велел. Терпела все трудности, растила детей, и воплощала в себе саму любовь. Прасковья Михайловна имела образование в объёме церковно-приходской школы, и всю жизнь оставалась верующим человеком.

Потом Катя и Вася всё время писали письма, посылали фотографии, приезжали в гости, и всю жизнь были благодарны Прасковье Михайловне. На обороте одной из фотографий надпись «На добрую память тёте Пане, Ване и тёте Юле от Васи».

«Ну я, ладно, мама рада да благодарна, потому что я с мамой до конца. Бывало, приедем уже сюда жить, на лето мамушку увозили туда, а потом летом она занемогла. И живёт, живёт… «Юлька, я, говорит, хочу к нам». Мария тут, Ольга и Вика – все тут доченьки (в Сумском – Т.Ч.). Она говорит – меня свезите туда… это уже потом, когда мы жили тут, машина была уже, в достатке, и все… а поживёт, поживёт, — Ой, Юлька, я к тебе хочу! – «Ну давай, ко мне так, ко мне». Привыкли мы же с ней всю жизнь… Да что говорить… много пишут об этом и не надо сравнивать… Раньше у нас вон, бывало, какой осколок найдёшь, вон типа стёклышко какое-нить синенькое, игрушка была у нас. Помню, как мы бобки эти… как сохраняли, как берегли. А мамушка у нас, помню… вот эти Бабиковы такие там были, я помню, дочки у них, значит, с 55, с 54 года доченьки у них. А у нас у мамы внуки-то приезжали уже тоже такие, и вот у мамы была такая, ну с каких-то, какая-то голова там куклы сделана, чем-то набита, руки там палки или что-то… так они вот эти дети-то у соседей: «Кака кукла-то, кака кукла-то…» В то время не было же этого, 54-56-й трудные годы же тоже были».

После школы дети рыбаков, подростки, сразу должны были работать в колхозе. Вот как рассказывает об этом Юлия Ивановна:

«А у меня вот братик этот маленький до армии был, он, знаешь с Сяськовым — директора школы сын (то ли школу закрыли, не учил он, тоже учителем был), и он с моим Ванечкой, с братиком – он тоже после школы сразу, желанненькой, маленькой, и он был с ним взят в рыбаки. И они на лодках, на вёслах, до Дубна доедут, а с Дубна потом едут в озеро, там какое-то место было, там домики-то, и там они ставили мережечки, сетки… Ну что на маленькой лодке – как они? Вот он ловил. Помню у нас ещё сундучок такой...мамушка, справляли мы с ним, сундучок такой деревянный, сейчас есть в деревне там… сундучок с собой давали, там одежку переодеться там, покушать что… До армии-то заставляли… меня сразу заставляли, а мальчиков тем более…»

Председатели колхозных хозяйств старались не отпускать молодёжь из деревни, даже если те проявляли желание ехать учиться. Рабочие руки были в дефиците после войны. Поработала рыбачкой и Юлия. Прикрепили её к дедушке — инвалиду Ганичеву Михаилу Николаевичу. Ходили они с ним летом за 5 километров на лодках на невод.

Зимой на лошадях ездили – на райгу (подлёдный лов неводом). Юлю туда не брали, но были девушки, которым приходилось работать на райге. Например, Вера Повалюхина и Римма Игнатьева (девочки 41 года рождения) долго ходили и на райгу и на невод. Лёд рубили пешнями, недалеко от берега, на мелководье, делали две больших длинных проруби (майны), под лёд опускали невод и тащили подо льдом. Рыба набивалась в книю (часть невода, как садок). Потом крылья невода соединялись, в кние оказывалось иногда рыбы даже по 5 тонн. Поднимали невод вручную и вытаскивали рыбу. Юные колхозники работали под наставничеством опытных рыбаков. Был такой знаменитый рыбак из Дубна Прохоров Анатолий Порфирьевич. Знатный промысловик, передовик, знал все тонкости ловли зимним неводом. Он на всю округу «гремел» по уловам на райгу, и на летний невод тоже.

Рыбачкой Юлия работала не долго. В 53 — 54 году они с подружкой, с большим трудом упросили председателя отпустить их учиться на птичниц. Выдали им в сельсовете справки, и поехали девчонки в посёлок Громово Приозерского района. Стали стипендию получать, и Юля умудрялась ещё и маме отправлять по 3 рубля. По каким-то причинам она не доучилась в училище. В 55 году старший брат устроил её работать счетоводом в Хваловскую школу. А в 57 году Юлию взяли на работу секретарём сельсовета на родину. Председателем сельсовета был в то время Василий Павлович Иванов, фронтовик, потомственный рыбак, добрый и честный человек.

Мама очень радовалась, что у дочери работа хорошая, не придётся сидеть в рыбацкой лодке. Вот эта работа в чём заключалась: Юлия ходила по деревням, принадлежащим сельсовету, с различными поручениями: разносила зарплату, агитацию, документы, и др. Радиус действия – 10 км. Раз в месяц ходила (!) в Новую Ладогу в банк за зарплатой для работников школ, библиотек, медпунктов. Вот как об этом рассказывает она сама:

«Я в сельсовете работала-то, никаких не было тогда ещё (транспорта – Т.Ч.)… когда зарплату… зарплата у меня каждый месяц была, у меня же начальные школы, библитека, сельсовет, медпункты, клуб… вот сколько было работников-то. В Лигово школа, в Дубне. Наша школа уже не была, это начальные школы только были. Ну вот, и надо было зарплату. Я сама за зарплатой, выписывала, ну, как положено – мы здесь оформляли чек, всё… Так дело в том ещё, я же така вообще, я может сейчас посмелей стала… я такая молодая, такая не смелая была, такая боязливая была, и меня там… на 5 минут задержишься – меня уже всё, не пропустят туда – банк закрыт, до 12-ти. Мне хоть как угодно, до 12-ти надо приехать. Я бывало утром один раз на финках поехала, зимой – значит на финках, летом – значит как-то, с кем-то, что-то… когда лодка своя была… А главное зимой. Зимой на финках поедешь, бывает в темнище выезжаешь… надо успеть ведь, сколько – 30 километров! так всяко считаешь, что надо в 7 выехать – 8,9,10,11, переодеться заехать к сестре там что, да ещё как проедешь – дорога не очень накатана, не очень идёт, трудно… И пешком ходила, пешком 30 километров! А один раз муж сюда поехал, на корюшку ставить к 20 апреля, я с ним туда поехала, а обратно-то ему нужно тут корюшку ставить, судно колхозное – не повезёт он меня… и я по этому, по Новому каналу – это там всяких перемычек, всяких самых ручейков с болота бежот, как я там, вообще не представляю…я тогда смеленькая была так-то… Вот я с ним туда по пути-то и ехала, а обратно пешком 30 километров, и никому не нужно – с деньгам я, без денег или там чего… И было такое, что на финках никак: лёд ещё тоненький, только-только, опасно на финках – я на коньках. Я, значит, на валенки, не так как сейчас ботинки одел… «снегурочки» назывались, такие коньки на валенки были, завяжет мне, закрутит верёвочками всё… Помню ещё ехала дорогой, уже светленько стало, помню птичка бедненькая, видно о провода разбилась, лежала. Я подняла, и тёпленькая ещё – тетёрочка беленькая. Ну, вот так вот, всяко было…»

Замуж Юлия Ивановна вышла, конечно же, за рыбака. Сорокин Евгений Николаевич, из деревни Дубно.

Чернобровый красавец, потомственный рыболов. В 1952 году он учился в Ленинграде на механика и начал трудиться на Балтике. Потом вернулся в родные края. Был и звеньевым, и рулевым, и капитаном. Всё ходил в передовиках.

В 60-х годах жизнь стала хоть как-то налаживаться. Был магазин, который снабжала сельповская машина. Товар довозили только до Сумского, а потом его перегружали на телеги и на лошадях везли до Лигово.

Летом по каналу ходил пассажирский теплоход. Из Новой Ладоги стала ходить машина, крытая брезентом – «грузотакси». Работал на ней Василий Иванович Рыжов. Так же, как и товары, людей довозили до Сумского, дальше дороги хорошей не было. Пассажиров встречали с сельсовета на телегах и везли дальше до Лигово, Кивгоды. Почту возили на тракторе. Сначала Болотов Дорофей Петрович, потом Гришин Олег. Возили почту и на лодке. Ещё позже появились снегоходы, на них работал и Евгений Николаевич. Ему было поручено возить детей из Н. Ладоги, иногда возил и почту.

Жизнь в рыбацких приладожских деревнях в 60-70 годы хорошо показывают фотографии, хранящиеся в семейном альбоме Юлии Ивановны. Здесь и общие колхозные дела, и рыбная ловля, и сельскохозяйственный труд, и домашний скот, и, конечно же, стайки весёлых детишек.

Когда деревни по каналу электрифицировали, Евгению Николаевичу было доверено включать местную электростанцию – с наступления сумерек и до 12 часов ночи. Иногда муж задерживался в озере, и тогда Юлия Ивановна сама ходила и включала электричество.

Так жили и трудились. В 1977 году прошла реорганизация, сельсовет закрыли. Василий Павлович, председатель, сразу пошёл в рыбаки, а Юлию Ивановну на первое время «пристроили» смотреть за территорией.

В 60-х годах в семье Сорокиных появились две доченьки – Света и Ира. Свету Юлия Ивановна рожала в Ладоге в больнице, а потом долго не могла приехать домой из-за распутицы. Когда подошло время родиться второй дочери, Ирине, Прасковья Михайловна убедила Юлию остаться в деревне и родить дома. Сама она всех детей родила здесь. Шёл март 1967 года, ожидалась распутица...

Уже потом Прасковья Михайловна призналась, что пожалела о своём решении, и больше бы так никогда не сделала. В местном медпункте работала молоденькая девушка – фельдшер, а ребёночек в животе у Юли был крупный… Натерпелись они страху во время родов, но, слава Богу, всё закончилось благополучно.

Когда девочки пошли в школу, им пришлось жить в Новой Ладоге в интернате, и только на выходные и на каникулы приезжать домой. Учились очень хорошо. Младшая Ира – моя одноклассница. Помню, как однажды по какой-то надобности я зашла с ней в интернат и очень удивлялась, что дети делают уроки самостоятельно, в специальной учебной комнате. Интернат тогда находился в доме № 30 по К.Маркса (дом купца Луковицкого, штаб ЛВФ). В середине 70-х в отдалённых деревнях было ещё много детей, но маленькие сельские школы уже тогда стали закрывать, и интернат при школе в Новой Ладоге был необходим.

В 1979 году от колхоза Калинина получили квартиру в Новой Ладоге на переулке Озерном. С этого года девочки стали жить дома. Света успела походить в школу из дома всего один год, Ира – чуть дольше.

Сегодня мы знаем Юлию Ивановну Сорокину как активиста совета ветеранов города. Она ведёт большую общественную работу, принимает участие в конкурсах «Ветеранское подворье». К большому сожалению, Евгений Николаевич умер 4 года назад. Но Юлия Ивановна не унывает. Её радость – дочери и внуки.

Света живёт неподалёку, у неё двое детей – Михаил и Оленька. Интересно, что Светлана и её муж Александр до недавнего времени держали корову. Это была едва ли не самая последняя корова в северной части нашего города. Наверное, у Светланы в крови от предков есть любовь к крестьянскому хозяйству.

Ирина живёт очень далеко от мамы, но раз в год обязательно приезжает в отпуск. У неё дочь Виктория.

Все они – и дети, и внуки – очень любят бывать в родной деревне Сумское. Там до сих пор есть их дом, где жили с трудностями и радостями их предки. Сегодня из 8 детей семьи Барановых в живых осталась одна только Юлия Ивановна, а 17 внуков Прасковьи Михайловны провели в деревне у бабушки своё счастливое детство.

Растревожив сердце семейными воспоминаниями, старшая дочь Юлии Ивановны Света написала и прислала мне вот такое стихотворение, в котором выразилась вся благодарность этой большой семьи деду, погибшему на войне, и бабушке, которая родила, сохранила и воспитала прекрасных детей.

Иван родился в октябре,

Отец ушёл на фронт.

Был 41 на дворе.

Фашист сомкнул кольцо.

Отец не знал, что будет с ним -

А как семья, жена?

«Ты уж роди и сохрани,

И не забудь меня...»

Простившись наспех

И взгрустнув,

ведь только в «финской» был,

он сел на баржу и буксир,

в бессмертие уплыл...

И провожали навсегда

десятки детских глаз.

Не знали, как страшна война....

Но мама, мама есть у нас....

Она – вселенная....