Война украла моё детство

Папа, Анатолий Михайлович Родин (на снимке), работал шофером. С первых же дней войны водителей направили на строительство аэродрома в Плеханове. Меня отвезли в деревню Чаплино к бабушке Параскеве Михайловне Масловской, которая жила там со своим младшим сыном Петей.
В один из июльских дней фашисты, стремившиеся любыми путями взять в кольцо Ленинград, совершили очередной налет на Волхов и на ближайшие деревни, в том числе и на Чаплино. Разрушены дома, погибли люди. На месте амбулатории образовалась огромная воронка.
 Меня снова увезли в Новую Ладогу. 3 сентября было солнечно, тепло. Мы с мамой шли по улице Ворошилова. Послышался гул летящих самолетов. Остановились у забора, за которым стояла деревянная банька. К нам подошел военный. Вдруг раздался страшный вой, свист. Началась бомбежка, для Новой Ладоги первая. Мама помчалась через дорогу к дому 12. Там в огородах яма, где можно спрятаться. Военный отказался бежать в укрытие, считая, что, по теории вероятности, он не должен погибнуть. Когда все стихло и мы вышли из укрытия, на месте баньки не было ни единого бревна. Все разнесло на десятки метров от прямого попадания. Военный погиб. Стояла оглушающая тишина. Повсюду разбросаны взрывной волной какие-то вещи, осколки посуды. На углу улицы Ворошилова и проспекта К. Маркса стояли носилки. На носилках лежала контуженная женщина…
От бомбежки пострадал Гостиный двор. А на территории больницы водников прямым попаданием разрушено бомбоубежище. Погиб весь персонал вместе с главным врачом (они были из Шлиссельбурга), погибли и больные. Зинаида Ивановна Герасимова, лаборантка больницы, позже рассказывала, что во дворе больницы валялись клочки одежды и детская обувь. Многие годы за могилой, где покоились останки погибших, ухаживали работники больницы водников.
Фашисты никого не щадили, они расстреливали, уничтожали гражданское население вопреки всем международным законам. Рядом с судоремонтным заводом (Кузнечный переулок) и сегодня еще можно увидеть одноэтажное здание барачного типа. …Осенью 1941 года мы в нем жили. Во дворе дома стоит какое-то сооружение. Когда к нему подходит незнакомая тетя и начинает крутить ручку, раздается громкий вой. Это сирена воздушной тревоги. И снова страшно — и от этого воя, и от звука летящих самолетов, и от разрывов снарядов. Особенно если это ночь, на небе яркие звезды, а мама из последних сил бежит к бомбоубежищу. Я боюсь: вдруг она забудет обо мне, отпустит мою руку? А еще я боюсь, что в наш дом попадет бомба. Ведь на окне остался мой любимый мишка и кусочек хлеба. Бомбоубежище находилось почти на том месте, где сейчас заводская проходная.
Последовательность событий восстановить трудно.
…В семье бережно хранятся два письма от отца. Писал 1.03.42г. и 2.04.42г. о том, что находится в лесу, живут в землянках, работает на трехтонной машине и видит очень много ленинградцев. Можно думать о том, что это были блокадники, которых вывозили из Ленинграда. На фронт отец уходил 8 октября 1941 года добровольцем. Я помню, как это было. Мы стояли на крыльце, а он шел по тропинке и часто оглядывался.
Пытаясь хоть что-то узнать об отце, я писала в последние годы в несколько архивов запросы. Сведения очень скудные. В документе от 18.01.42 г.: "В списках военнослужащих СЗФ числится младший командир Родин Анатолий Михайлович, 46 дивизия". В первые же дни пребывания на фронте отец попал в окружение. Вместе с бежавшими из плена бойцы сумели выбраться к своим. В дальнейшем проходили службу в партизанских отрядах.
И еще один документ, полученный совсем недавно. В нем подтверждение, что в октябре 1942 года папа пропал без вести. За год пребывания на фронте он был дважды ранен. После ранения в бедро находился в госпитале и приезжал на побывку домой. Помню, мама делала ему перевязки. Втроем мы поехали к бабушке в Чаплино. В один из дней налетели фашистские самолеты, стали бомбить. Мы прятались в сарае рядом с домом. Одна из бомб разорвалась в соседнем огороде. Особых повреждений и жертв не было. Но ночью! Ночью был ад.
В нашем огороде был пруд, обсаженный яблонями. Когда начался налет, жители ближних домов сбежались к этому пруду. Мы лежали, вжавшись в землю. Самолеты пикировали и сбрасывали на деревню бомбы. Взрывы раздавались непрерывно. Во всех концах деревни кричали люди, пылали дома. Немцы сбросили осветительные ракеты, стало светло, как днем. То, что мы увидели, не забыть никогда: за нашим домом — огромное поле. И вот по этому полю на большой скорости несется полуторка, а по краю поля скачет лошадь. Было слышно ее ржание, наверное, она была ранена. Фашистский летчик, забавляясь, то снижался, то взмывал вверх, расстреливая  и машину, и лошадь.
Папа ушел к горящим домам, чтобы помочь пострадавшим людям. Вернувшись, он сказал, что на фронте с оружием в руках легче. А здесь люди беззащитны. Через день родители мои уезжали, отец возвращался на фронт. Мы с бабушкой провожали их до околицы. Там они сели на попутную машину, я долго бежала за машиной, кричала не маму, а папу. Как будто чувствовала, что вижу его в последний раз.
В марте 1943 года мы были с бабушкой в эвакуации в деревне Лука. Я была на улице. Мимо меня прошло несколько грузовиков, в которых сидели мужчины в гражданской одежде, но у них было оружие. И вдруг кто-то из проезжающих окликнул меня по имени. Быть может, это был папа? Мы долго ждали и надеялись, что отец вернется. И теперь еще, читая о находках поисковиков, нет-нет и думаешь: "А вдруг и мы получим весточку с войны?"
…В Ладоге начался голод. Трудно было найти работу. Снова едем в Чаплино. Декабрь, сильный мороз, в машине холодно. На окраине деревни заходим в чей-то дом погреться. Добираемся до бабушкиного дома. Входим в комнату. Нам навстречу из спальни с лампой в руках выходит плачущая бабушка: только что умер Петя. Это случилось 29.12.1941 года. Мне казалось, что ему было 24 года, но совсем недавно мы узнали, что всего 18. Голод, война, тяжелая болезнь сделали свое черное дело.
Сразу после похорон в дом пришли военные и уговорили бабушку взять на постой трех девушек — работниц летной столовой и майора. Раньше бабушка не соглашалась. Но теперь оставаться одной в большом учительском доме было страшновато. Майор, Василий Иванович Грушников, заверил хозяйку, что девушки ничем не нарушат покой и порядок. Вскоре они настолько привыкли друг к другу, что чувствовали себя одной семьей. Василий Иванович сказал маме: "Девочку оставьте с бабушкой, здесь она будет сыта". У меня началась сладкая жизнь. Девушек звали Аня, Шура, их фамилии и имя третьей забылось. У них еще не было семей. Василий Иванович был к ним строг и добр одновременно. Столовая находилась в соседней деревне Кипуя, обслуживала летчиков. Никакие вольности не позволялись, зато, когда майор бывал в Ленинграде, он умудрялся привозить подарки своим подопечным. Когда ему удавалось достать для них ткань на платья, всегда говорил: "Чтобы платье и для Факи (так он меня называл) было". Деревенские ребята, с которыми мы всегда мирно и весело играли, начали меня поколачивать. За сытость.
…В Ладоге голод, трудности с трудоустройством, с августа 41-го по февраль 42-го маме не удается найти работу. Она изредка навещает нас. Ночами мама тайком пробирается на кухню, где у нее с вечера припрятана большая миска с мочеными ржаными сухарями. Она их готова есть постоянно. Я не могла тогда понять, почему бабушка отбирает у мамы еду, заставляя человека плакать…
Наконец в Ладоге нашлась работа. В школе (Пионерская улица) разместился эвакогоспиталь № 2694, куда поступали с фронта раненые и истощенные бойцы. Там мама и трудилась в должности санитарки-кастелянши до октября 1942 года. Из ее рассказов я знаю, какой дружный коллектив был в отделении, как все старались поддержать друг друга. Сохранилась маленькая фотокарточка. На ней две медсестры. Имен их я не знаю, но они жили и работали с мамой, они воевали, спасали людей, ждали Победу.
В октябре 1942 года эвакогоспиталь №2694 был вывезен из Новой Ладоги. Раненых сопровождали сотрудники госпиталя, в том числе моя мама. Когда, возвращаясь в Ладогу через несколько дней, она приехала в Чаплино, там из гражданского населения почти никого не было. Всех за одну ночь вывезли на машинах к железной дороге и отправили в разные концы страны. Военная обстановка была очень сложной, фашисты подошли к самому Волхову. Люди оказались не готовы к такому срочному отъезду. Успели взять только самое необходимое и документы. Василий Иванович с девушками приехали нас проводить. Я помню, как бабушка водой заливала топившуюся "чугунку", а девушки складывали в сундук первые попавшиеся вещи и продукты (они привезли для нас свои сухие пайки). Ехали мы в переполненных теплушках. Нам с бабушкой повезло, мы оказались в деревне Сырецкое Хваловского сельсовета. В эвакуации мы больше года не видели маму, а она не знала, где мы. В деревне было тихо, не слышно ни сирен, ни выстрелов, ни гула самолетов. В доме, куда нас поселили, проживала хозяйка с двумя детьми и два бойца. Нас не обижали, дети играли со мной, кормили моченым горохом. А бойцы иногда приносили в котле горячую пшенную кашу, вкуснее которой я ничего не ела. Один боец меня подстригал и каждый раз при этом спрашивал: "Ну, будем стричься под горшок?" Я бурно протестовала, и стригли меня "под фокстрот". Второй боец учил меня азбуке. Если букву было не запомнить, я просила бабушку не выдавать меня. Сама сообщала, что меня нет дома. И все становилось понятно: урок не выучен.
Месяца через три мы переехали в деревню Лука. В первое время нам приходилось очень тяжело, голодно. Питаемся мороженой картошкой: бабушка печет из нее оладьи, пять штук на сковородке. Утром я просыпаюсь, когда ни хозяев, ни бабушки  (она пешком ходит в деревню Бор, где работает в школе учительницей) не было дома. За день каждую лепешку я общипываю по краям, но целиком не съедаю ни одной. Жду бабушку. Война уже научила все делить поровну. И когда деревенский мальчик приводит меня в свой дом и наливает кружку молока — это праздник. А какой вкусной кажется баланда с кислым молоком (этим кушаньем иногда угощали хозяйки дома)! Но ведь и это было не у всех.
За многие месяцы эвакуации мы стали привыкать к тишине, к тому, что нет бомбежек. Но однажды почти все жители Луки собрались у одной избы. Через открытые двери был слышен надрывный крик женщины и плач детей: семья получила похоронку, погиб отец. Этот плач и крик забыть невозможно.
На Новый 1944 год другая многодетная семья устроила елку для детей. Все приглашенные несли что-нибудь съестное к чаю, веселились. Но мы разом затихли, когда вошли в дом. Нас встречал хозяин на колясочке. У него не было ног. В селе еще никто не знал, что его на днях привезли из госпиталя. Беспощадная война оставила свои страшные зарубки.
Тем временем мама в Ладоге устроилась уборщицей пекарни, которая обслуживала воинские части и корабли. Вместе с другими женщинами она таскала на себе огромные мешки с мукой, что потом сказалось на ее здоровье.
(Окончание следует)